С Александром Сергеевичем они сблизились еще в петербургские лицейные годы Пушкина – в 1817-му, когда в Царском Селе стоял лейб-гвардии гусарский полк. И хотя Петр был на пять лет старше (родился 9.09.1794 г.), это не стало препятствием. В частности, он рассказывал великое множество подробностей о дворцовом перевороте 1801 года. Один из ночных разговоров о последнем дне и трагической ночи в жизни “увенчанного лиходея” Павла І настолько взволновал Пушкина, что со временем побудил написать оду “Вольность”.
Поэт то порывался к высшему свету, то погружался в шумные гуляния. А в этом последнем бесшабашные гусары Каверин, Молостов, Соломирский оказались непревзойденными зачинщиками.

Недаром Александр Сергеевич наделил Каверина характеристикой «magister libidii» — «наставник в разврате», ведь тот приводил в удивление аристократов любовными подвигами, количеством выпитого в один присест вина и грандиозностью картежных ставок.
В нем пунша и войны кипит
всегдашний жарь,
На Марсовых полях вон грозный
был воитель,
Друзьям вон верный друг,
красавицам мучитель,
И всюду вон гусар.
(«К портрету Каверина»).

Под командой такого поручика-гусара, а потом штабс-ротмистра «золотая молодежь» успешно атакует юных актрис императорских театров, только вот победы оказываются с горьким привкусом; об этом Пушкин повествует в письме Мансурову, ругая... сифилис.
Впрочем, в стихотворении «К Каверину» поэт находит оправдание безумным гуляниям:
Молись и Вакху и любви.
И черни презирай ревнивое роптанье:
Она не ведает, что дружно можно жить
С Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом;
Что ум высокий можно скрыть
Безумной шалости под легким покрывалом.

Насторения «черни» в то время не очень-то занимали Александра, по крайней мере, как отмечают пушкинисты, у него никогда не было намерения освободить своих крепостных, годовую работу которых он прогуливал в одну ночь за ломберным (обтянутым сукном четырехугольным) картежным столом, не приходило на ум дать «отпускную» пусть единой Арине Родионовне, няне детства.

Каверин жил на широкую ногу, много брал взаймы, главным образом на ресторанные забавы, часто забывал возвращать долг. Имея деньги, заседал за картежные баталии до полного проигрыша, а если случался выигрыш, даже приходил в негодование: зачем он ему? На выигранные деньги угощал шампанским и вином друзей и приятелей, в их числе Пушкина, сам набирался до потери чувств.

Без любого смущения, поспорив, он мог в чем мать родила проскакать верхом по Невскому проспекту или въехать на коне в танцевальный зал знатного дворца. И ему, безалаберному остряку и шалуну, прощали эти затеи.

Первый «подвиг» Каверин свершил еще в 1812 году. Бонапарт со своим окружением удирал старой Смоленской дорогой. Гусары праздновали победу, вино лилось рекой – и вдруг пришли в себя: оно кончилось. Но здесь донесся слух, якобы где-то вблизи двигается обоз Наполеона с разными хмельными напитками. И сорвиголовы под началом Каверина отваживаются ринуться в бой, несмотря на то, что «сокровище» охраняет полсотни стрельцов. Каким же было разочарование, когда оказалось, что в бочках не вино, а кельнские духи. Впрочем, они были на спирту, посему воинство пило их, лишь немного кривясь от надоедливых ароматов. А на утро с похмелья Каверин со товарищи налетает на французский авангард и разбивает его дотла. И снова праздник отмечают распиванием одеколонов, при этом и щедро раздаривают их крестьянам.

Второй «подвиг» Каверина пришелся на год 1817-й. В доме Николая Тургенева, на Фонтанке, Петр в присутствия Пушкина залпом выпивает из горла без передышки пять бутылок шампанского. После этого отворяет окно третьего этажа и... выходит погулять. Все с боязнью думали, что он вот-вот сорвется и упадет на мостовую. Между тем, подхватив шестую бутылку “Клико”, гуляка ступает на карниз, идет по нем, декламируя сатирические строки о покойном императоре Павле. Конечно, на утро Каверин ничего не мог вспомнить о своих затеях, даже сразу же записанный его стихотворный экспромт (записал Пушкин) не вызвал ни малейших просветлений памяти.

Напился наш герой неспроста, ведь двумя днями раньше вышел из тюрьмы, куда попал за участие в дуэли со смертельным финалом. Интересно, что Каверин, который к тому уже убил на дуэлях не меньше дюжины личных врагов, на этот раз пострадал не за участие в перестрелке. Речь идет о так называемой «дуэли четверых», в которой обменялись выстрелами известный литератор Александр Грибоедов, Александр Якубович, граф Василий Шереметев и граф Александр Завадовский.

Легко обретая сердца петербургских балерин, Завадовский решил развлечь одну из них тем, что вызвал на дуэль ее бывшего покровителя Шереметева. Ради шутки присоединились в роли соперников еще двое из высшего света. Секундантом вызвался стать Каверин. Но Шереметев иронического подтекста не понял, поэтому чуть было не убил Завадовского. Разозлившись, тот выстрелил без промаха.
Каверин, преисполненный благородства, взял на себя обязанность улаживать дело с полицией, за что и попал на трое суток в заточение. Между прочим, Грибоедова эта трагическая дуэль настолько шокировала, что он уединился и засел писать “Горе от ума”.

Еще об особенностях характера Каверина. Когда Шереметев, раненный в живот, по воспоминаниям очевидцев, “начал нырять по снегу, как рыба”, Петр Павлович подошел к нему и сказал с большим хладнокровием: “Что, Вася? Репка?” Репа была своего рода лакомством простонародья, и выражение звучала как ироническая бравада: мол, вкусно ли тебе, добрая ли закуска? Культурный круг Каверина, повествуя об этом, не осуждает его за цинизм.

По происхождению Петр из дворян Московской губернии, отец Павел Никитич занимал довольно солидное положение – калужский губернатор, со временем сенатор, мать Анна Петровна была побочной дочерью Корсакова. Петр учился в Московском университетском пансионе (с 1808), Московском и Геттингенском университетах. Работал переводчиком (с 1810), с 1813 года – на службе (сотенный начальник Смоленского ополчения), как адъютант генерала Вистицкого принимал участие в заграничных походах (Дрезден, Лейпциг). После нескольких переводов по службе оказался в Царском Селе.

Всю свою недлинную жизнь Пушкин поддерживает контакты с Кавериным, время от времени встречается, состоит в переписке с ним. В 1819 г. Петра переводят в Павлоградский гусарский полк майором, в 1823-му вышел в отставку подполковником. После выступления декабристов его, как члена “Союза благоденствия”, по царскому повелению не трогали. Снова поступил на службу в Санкт-Петербургский драгунский полк в 1826-м (майором), меньше чем через год перевели в Курляндский драгунский. Был участником российско-турецкой войны 1828 – 1829 годов, принимал участие во многих битвах. В 1831 году оказался среди тех, кто подавляли польское восстание. Вышел в отставку полковником в январе 1836-го, за год до последней дуэли Пушкина.

Переписка отображает характер отношений – легкомысленных, грубоватых. Пушкин, приехав в Москву после вынужденной ссылки и придя в себя после аудиенции с Николаем І, который обещал личную цензуру его писаний, разочарованно пишет Каверину 18 февраля 1827 года: “Здесь тоска по-прежнему... частный пристав Соболевский бранится и дерется по-прежнему, шпионы, драгуны, бляди и пьяницы толкутся у нас с утра до вечера”.

А вот одна из последних записок Пушкина, отправленная меньше чем за год до дуэли с Дантесом, наиболее достоверно, в том же 1836 г. из Петербурга (на французском языке): "Mille pardons, mon cher Kaverine, si je vous fais faux bond — une circonstance imprеvue me force а partir de suite” (перевод: “Тысяча извинений, милый Каверин, за то, что я не сдержу слова – непредвиденное обстоятельство принуждает меня выехать немедленно”). Итак, свои приятельские чувства к Петру Павловичу Каверину Пушкин пронес через всю взрослую жизнь.

Радивиловский период служебной карьеры Каверина пришелся на то время, когда Пушкина уже не стало. Не известно, как вел себя в нашем городке бывший зачинщик гуляний и пропойца, вероятно, не отказывал себе в развлечениях, хотя и имел уже почтенный возраст – свыше сорока, тоесть едва ли согласился бы скакать верхом в чем мать родила. Судя по всему, дослужился до высокого гражданского чина тайного советника, который приравнивался до военного – “генерал-лейтенант”. А это таки кое-что значило. Вероятно, получил повышения по случаю своего 60-летия. К старости должен был забыть о беззаботных выходках молодости, – они напоминали и о трагедиях, о гибели Александра Сергеевича..

.
Умер Каверин в возрасте 61 года. Его вдова Евдокия, выделяя деньги, никак не могла соорудить церковь на кладбище всего на протяжении года после кончины мужа. Наверное, начинали еще вместе. Есть сведения, что на склоне лет Петр Павлович пел в приходском хоре и даже продавал свечи.

Эта церковь сохранилась до наших дней, несколько лет назад, придя в полнейший упадок, была частично отреставрирована православной общиной – в виде часовни.

Можно предположить, что под стенами строящегося храма (тогда первого православного в городе) и упокоились останки друга Пушкина. Рядом с бывшей церковью стоит высокая родовая усыпальница в виде часовни. Давным-давно разграбленная и в значительной мере разрушенная, без мемориальных таблиц, она была восстановлена в один год с храмом – как приходская часовня. Три десятка лет назад от старожилов города я слышал пересказ, что это была гробница знатного генерала. Возможно, Каверина? Между прочим, возле этой часовни – неплохо сохраненная быстротечным временем могила князя Петра Вадбольского (1831 – 1885), почти современника Каверина. На незначительном расстоянии – захоронения известных людей Радивилова ХІХ века, с не затертыми надписями на памятниках: надворного советника Алексея Солодова (1765 – 1822), таможенного работника, титулярного советника Иосифа Александровича (ум. 1838), генерал-майора Александра Крамера (1800 – 1871), коллежского советника Андрея Малышева (ум. 1881), надворного советникаПетра Урсин-Немцевича (1828 – 1889), статского советника Георгия Петрова (ум. 1896) и других.

Очевидно, и Каверина имел в виду Оноре де Бальзак, когда в дорожных заметках 1847 года записал, что в Бродах и Радивилове он задержался в путешествии на восемнадцать часов, но коротать время помогла жена начальника Радивиловського таможенного округа госпожа Гаккель, которая созвала в свою гостиную все тамошнее начальство.